Борис Батыршин - Мартовские колокола [Litres]

Кстати, чтобы не забыть – Николка говорил, что Варя с Маринкой зовут нас в следующее воскресенье покататься на коньках на какой-то «гордеевский» каток, на Чистых прудах – там, оказывается, уже год как устроено электрическое освещение. Форма одежды – соответствующая. Не исключено присутствие знакомых по гимназии, а потому – велено не ударить в грязь лицом.

А я, как нарочно, на коньки уже сто лет не вставал…

– А знаешь, Русакова, я вот жалею, что живу не в пансионе, – сказала Марина, складывая книжки в папку-портфель, какие гимназистки носили вместо ранцев, принятых в мужских гимназиях. – Ты-то счастливая, хоть год, а пожила вместе с другими девочками! Весело, наверное, было?

– Да уж, весело… – поморщилась Варенька. – Ты, Овчинникова, нашла чему завидовать! Все по колокольчику, все под присмотром… за столом – и то громко не заговори, сразу бонна заметит. И хорошо если выговором обойдется, а то еще стоять заставит! А уж сколько раз я без передника ходила[49]…

– Да, в младших классах мы все были шалуньями, – вздохнула Марина. – Хорошие были деньки…

– И ничего хорошего! – фыркнула Варя, на которую, похоже, напал бес противоречия. – Нам бонна как-то во втором классе заявила, что за год девочкам, жившим в пансионе, двадцать семь раз снижали балл за поведение – «за дерзкое отношение к воспитателям и подругам, а также за хладнокровный обман». Нет, ну ты подумай! Что ни скажешь – все им дерзость!

– Да ты и сама покорным нравом не отличаешься, Русакова. – заметила Марина. – Куда там начальным классам – тогда-то мы еще боялись наказаний, да и на старших смотрели открыв рты, как птенцы…

– А вечерами? – продолжала Варенька, которую слова подруги о прелестях пансионной жизни, похоже, задели за живое. – Ну ни минутки нет, чтобы посидеть одной, подумать, заняться своими делами. Или за рукоделье посадят – как же, у нас выставка благотворительная на носу, – или еще какая-нибудь пустяковина! А потом стой, как дура, с салфеточками-скатерками, улыбайся гостям, – всем этим надутым купцам первой гильдии и отставным полковникам с женами, – и прикидывайся паинькой, чтобы они именно твою безделку купили! А бонна рядом – и рассказывает медовым таким голосом, какая ты примерная да послушная. А у самой глаза злющие…

Марина пожала плечиком:

– Ну ты и сейчас не больно-то примерная…

– Как и ты, – ответила Варя. – Кто, скажи-ка на милость, ту пьесу с «Федотом-стрельцом» устроил? Вике-Глисту небось до сих пор икается…

– Так ему и надо, – усмехнулась Марина. – А ты, Русакова, нашла кого защищать, он же к тебе все время цепляется! А сказку ту вовсе не я представлять придумала, и ты это прекрасно знаешь. А вовсе даже твой замечательный Ванечка-американец!

– Ну вот, опять ты, Овчинникова… – возмутилась девочка.

В последнее время Марина, и без того не отличавшаяся кротким нравом, не упускала случая подколоть подругу на предмет ее тайной симпатии. Хотя какие там тайны – после бала по случаю дня рождения гимназии все девочки шептались насчет кавалера Вари Русаковой. Шептались – и отчаянно завидовали, особенно после того, как Иван, в перерыве между танцами, собрал вокруг себя кружок слушательниц и рассказывал о поездке в Сирию, о перестрелках с бедуинскими разбойниками, об уличных боях в Басре и плавании по древнему Евфрату. А какие фотографические снимки показывал! Среди них нашлось даже несколько цветных, невероятной четкости и яркости – ничего общего с теми раскрашенными дагерротипами, которые продавались в писчебумажных лавочках. Варе льстила столь откровенная зависть подруг, хотя и подколок, порой весьма недоброжелательных, было немало.

– Да, Иван с Николкой – выдумщики, – кивнула Маринка. – Вон что вчера в Сокольниках учудили – помнишь, Серж рассказывал?

Кузен Вареньки, Сережа Выбегов, всерьез увлекся новой затеей мальчиков – «кружком разведчиков» – и не пропускал ни одного занятия, получив на это соизволение начальства кадетского корпуса. Из-за этого Сережа стал чаще бывать дома – раньше его отпускали из корпуса только по воскресеньям, а теперь он заходил на Спасоглинищевский еще раза три в неделю, после каждого занятия в кружке. И всякий раз подробно рассказывал родителям и кузине о последних событиях. Впрочем, о вчерашнем родители остались в неведении – вряд ли Дмитрия Сергеевича и Нину Алексеевну порадовал бы рассказ о шкоде со снежками и дымовыми бомбами, которую «волчата» учинили на Стромынке. Да и девочки удивились – уж очень не вязалась эта выходка, достойная уличных сорванцов, с Иваном и Николкой, юношами, как известно, серьезными и насквозь положительными.

Впрочем, Сережа усиленно намекал на то, что у этой истории имелось и второе дно. Объясняя, что предстоит сделать, двое заводил не сообщили подробностей, сказав только, что дело это важное и одним им не справиться. Сережа не стал расспрашивать – захотят, скажут, – но некоторую обиду затаил. Уж он-то мог, кажется, рассчитывать на откровенность – как-никак все же кадет, а не гимназист, военный человек, умеет хранить секреты!

– Опять какие-то секреты, – вздохнула Марина. – Слушай, Русакова, а тебе не кажется, что вокруг моего обожаемого кузена и этого американского Ванечки накопилось многовато загадок? Как хочешь, а мне это совершенно не нравится. Надоело блуждать в потемках!

– Все бы тебе в чужие дела нос сунуть, Овчинникова! – ответила Варя. Подруга и правда слыла непоседой и неизменно оказывалась в центре любого гимназического скандала. – У мальчишек всегда какие-то тайны, все они не наиграются. Ну стекло разбили, эка невидаль! Может, кто из жильцов этого дома сделал что-нибудь плохое, вот они и решили отомстить!

– Насчет твоего Ванечки – не знаю, а кузен никогда не отличался злопамятностью, – покачала головой Марина. – Да и не похоже это все на обычные мальчишеские шалости и секреты. Знаешь, я не могу надивиться на Николя – с тех пор как в доме появились «американцы», его будто бы подменили. Дело даже не в том, что он стал серьезнее, хотя и это тоже. Нет, просто ему сразу как-то стало неинтересно все, чем он жил раньше!

– Ну и что же, к примеру?

– Ну вот, скажем, эта его дурацкая коллекция, – принялась перечислять Марина. – Он полтора года собирал эти свои открытки, трясся над каждой из них, чуть ли не облизывал, – а потом просто взял и забыл о них! Я с середины мая ни одной не видела, – а раньше каждый вечер устраивался в гостиной с альбомом и часами их перекладывал. Папа даже попрекал его – мол, лучше бы читал книги… А недавно вообще узнала, что он от них избавился – продал! Каково?